«Приазовье – колыбель казачества» – 10

Вторник, Ноябрь 15th, 2011

Глава 10
КТО ТАКИЕ БРОДНИКИ

(отрывок из книги Николая Руденко «Сквозь тьму тысячелетий»)

Следует заметить, что приход хазар в Северное Приазовье совпал с процессом активной колонизации его славянами. При этом отношения славян и хазар долгое время в этом регионе были мирными. Об этом, в частности, свидетельствует Л. Гумилев в книге «Древняя Русь и Великая Степь». Славянская же колонизация Северного Приазовья, как и Северного Причерноморья, началась еще до образования Киевской Руси и носила специфический характер. Она, как писал Б. Рыбаков в труде «Древние славяне в Причерноморье», не была подобна передвижению целых народов, которые в любом случае оставляют материальные следы. «Пионерами колонизации, — пишет он, — были выделяемые земледельческими славянскими племенами дружины, организованно пробивавшиеся через кочевнические заслоны и частично оседавшие в Причерноморье в соседстве с иноязычным и инокультурным местным населением». Поэтому, по свидетельству того же автора, уже «… в VIII-IX веках по берегам Черного и Азовского морей на крупнейших реках Восточного Причерноморья было множество славяно-русских поселенцев, занимавшихся земледелием и торговлей».

Колонизация Северного Приазовья славянами совпала по времени с началом оседания хазар, болгар, аланов на земле и вскоре сделала этот процесс бурным. Славяне селились обычно на берегах рек у бродов и перепав. Аборигены также стали оседать рядом с ними, используя их опыт строительства жилья. Именно поэтому жилища приазовского типа салтово-маяцкой культуры были двухкамерными, то есть такими, какими они были у славян: из сырцового кирпича на каменных цоколях. Одновременно аборигены перенимали и опыт ведения земледелия.

В то же время дружинники, обзаводясь семьями, роднились с аборигенами и воспринимали их бытовую культуру. Поэтому в Приазовье и прослеживаются археологически многочисленные памятники именно местного, приазовского варианта салтово-маяцкой культуры и очень редки находки чисто славянского происхождения типа бронзового медальона-змеевика, найденного на юго-восточной окраине села Гранитное Тельмановского района.

Зато, как свидетельствуют археологи, памятники хазарского периода на территории прибрежной части Северного Приазовья довольно многочисленны. Только в Новоазовском районе они обнаружены в окрестностях населенных пунктов Гусельщиково, Коминтерново, Обрыв, Приморское, Седово, в Першотравневом – Мелекино, Юрьевке, Ялте, в Володарском – в Кальчике и Украинке и в Тельмановском – в Коньково и Новоселовке. Найдены они и в пределах нынешнего Мариуполя, а именно в Самариной Балке, Талаковке, Старом Крыму и на территории комбинатов имени Ильича и «Азовсталь».

В частности, в ходе земляных работ в начальном периоде строительства металлургического гиганта Н. Макаренко и П. Пиневич в течение 1928-1931 годов сделали ряд находок, относящихся именно к периоду салтово-маяцкой культуры. Так, на мысе у впадения Кальмиуса в море Н. Макаренко нашел городище, имевшее форму квадрата, стороны которого имели длину 200 метров. Одна сторона его выходила к морю, другая граничила с обрывом, высота которого превышала 5 метров, а еще две стороны отграничивались балочками. Это, по мнению П. Пиневича мог быть феодальный замок, поскольку в этом квадрате имелись остатки каменной кладки.

Как писал П. Пиневич в «Дневнике археологических работ на Мариупольщине за 1929 год», городище соседствовало с селищем, а в «Отчете» 1928 года предположительно оценил еще одну находку как «торжище» или «временный поселок». Уже одни эти находки говорят об интенсивности жизни на территории города в хазарские времена. Существование в то время «торгового поселка» на правом берегу Кальмиуса свидетельствовало о торговых связях тогдашних жителей поселения со своими соседями.

Кстати, историки и археологи пишут, что у племен салтово-маяцкой культуры существовали торговые отношения с восточными славянами, а позже – с древнерусским государством. К тому же утверждение, что жившее в устье Кальмиуса население в VIII-X вв. занималось торговлей, согласуется с утверждением археолога В. Михеева в его книге «Подонье в составе Хазарского каганата», что «расположенные на берегах больших и малых рек сальтовские поселения являлись не только земледельческими, но и торговыми центрами». О том, что и «внутри Хазарского каганата шла активная торговля», пишет научный сотрудник городского краеведческого музея Л. Кучугура в работе «Памятники салтово-маяцкой культуры в устье Кальмиуса» (по материалам П.М. Пиневича и Н.Е. Макаренко). По ее мнению, амфоры, найденные в пределах салтовского поселения на территории «Азовстали», были завезены извне. Археологи же утверждают, что такие амфоры производились в Крыму.

Из приведенных выше высказываний можно сделать вывод, что у поселения в устье Кальмиуса тогда была пристань, куда поступали привозные товары и, в том числе и амфоры; и откуда отправлялось выращенное в прилегающих степях зерно, добытая в море и в Кальмиусе рыба и имевший тогда большой спрос изготовленный из осетровых рыбий клей; пристань, откуда уходили на рыбную ловлю и куда возвращались с уловом осетровых местные рыбаки. И не о ней ли упоминается в «Описании Новороссийских губерний» 1804 года, цитату из которого приводит А. Скальковский в «Хронологическом описании истории Новороссийского края», где говорится, что «близ Мариуполя приметна еще древняя гавань, занесенная песком и илом»?..

О том, что поселение в устье Кальмиуса было торговым центром, говорят и нумизматические находки: монет позднеримского периода на территории «Азовстали» и Горострова; дирхемов аббасидского халифа Абу-Джабара эль Мансура – на территории стана «3000» комбината имени Ильича, а также византийских монет вблизи села Кальчик и города Новоазовск. Кроме того, нумизматические находки свидетельствуют о том, что благодаря наличию пристани к поселению в устье Кальмиуса тяготели не только располагавшиеся рядом, но и более отдаленные поселения земледельцев. Именно там их жители могли сбыть излишки своей продукции и приобрести необходимые им товары и предметы быта, в том числе и амфоры.

Обо всем, что происходило в низовьях Кальмиуса 10-12 веков назад, мы могли бы иметь более ясное и, главное, достоверное представление, если бы в конце двадцатых – начале тридцатых годов XX века после открытия Мариупольского могильника отложили хотя бы на десяток лет строительство металлургического завода и дали археологам возможность спокойно, не торопясь, вести раскопки. Возможно, даже могли бы быть найдены и письменные источники. Ведь, как пишет С. Плетнева в книге «Хазары», среди жителей Хазарии была широко распространена грамота. Ею владели «простые строители крепости и степные кочевники среднего достатка». Кроме того, грамотными были и эмигрировавшие из Византии и других стран евреи-раввинисты, наводнившие Хазарию. Они, как пишет Л. Гумилев, «занимались торговлей, к чему хазары способностей не проявляли». И, по его словам, именно они превратили Хазарию из маленького ханства в ведущую державу средневековья.

А коль в Хазарии грамотных было много, то и могла существовать возможность того, что какой-либо манускрипт принес бы нам разгадку загадки «древнего города Адомахи». Но археологам не дали возможности тщательно изучить, что же в прошлом представляло устье Кальмиуса. Тогда, в годы первой советской пятилетки, Сталин требовал бешеных темпов индустриализации, а интересы такой науки как археология его вовсе не интересовали. Загадка Домахи (Адомахи) и до сегодня, как и сто лет назад, оставалась загадкой. И тщетными считались попытки ее разгадать.

Дело в том, что местные краеведы на протяжении более чем столетия пытались разгадать ее, связывая это имя с присутствием запорожских казаков в устье Кальмиуса. Так, автор вышедшего в 1829 году краеведческого сборника «Мариуполь и его окрестности» Г. Тимошевский допускал, что Домаха (Адомаха) могла быть именем казацкого поселения. В то же время он не исключил и греческого происхождения поселка Домаха с античных времен. Л. Яруцкий в «Кальмиусской паланке» написал, что Домаха «город, вероятнее всего, легендарный, нежели историчный», а Л. Кузьминков в историко-критическом очерке «Переселение крымских греков в Северное Приазовье в 1778-1780 гг.» наименование «казачьего зимовника Домаха» называет «плодом легенд и фантазии местных краеведов».

Ошибка мариупольских краеведов заключается в том, что попытка разгадать тайну Домахи (Адомахи) всегда увязывалась с присутствием именно запорожских казаков в устье Кальмиуса. Поэтому и шли в ход версии о легендарной казачке Домахе и о домахе-сабле из дамасской стали. Ближе всего к истине оказалась точка зрения историка Р. Саенко, которая в работе «Из истории основания города Мариуполя» высказала предположение о том, что «город» Домаха (или Адомаха) действительно существовал задолго до появления здесь запорожских казаков». Такое предположение отодвигало существование Адомахи вглубь веков, и, следовательно, разгадка его тайны становилась все более призрачной и практически неосуществимой. Но, как всегда в подобных случаях, на помощь пришла лингвистика, а точнее, такая ее дисциплина как топонимия. Ведь только она, помогла, например, выяснить ареал обитания прадавних славян и сделать ряд других открытий.

Итак, Домаха (Адомаха), как и Мариуполь, являются топонимами. И если в происхождении топонима (имени города) Мариуполь и до сегодня нет ясности, о чем пишет Л. Яруцкий в «Мариупольской старине», то с топонимом Домаха (Адомаха) дела обстоят намного сложнее.

В самом деле, встречающиеся в исторической литературе топонимы Домаха, Адомаха, Адомахия представляют большой интерес для топонимики. Если присмотреться к ним внимательно с точки зрения этой науки, то станет ясно, что самым древним из них является топоним Адомаха, который приспосабливал к своему языку каждый сталкивавшийся с ним народ. Пришедшее из древности имя Адомаха было непонятным украинцам и русским и они, отбросив начальную букву «а» превратили его в Домаху, могущую означать и женское имя, и казачье название сабли из дамасской стали, о чем пишет в «Мариупольской старине» Л. Яруцкий. Непонятным оно было и переселившимся в Приазовье грекам. И они, превратив Адомаху в эллинозвучающую Адомахию, потом выдвинули тезис «о греческом происхождении остатков этого древнего города».

Но ни легенда о казачке Домахе, ни другие версии, упомянутые Л. Яруцким, ни утверждения о никогда не прерывавшихся отношениях «крымских греков с кальмиусской страной», о чем пишет Л. Кузьминков, не имели под собой твердой почвы. Хотя бы уже потому, что принимая во внимание только топонимы Домаха и Адомахия, они полностью игнорируют основополагающую, более древнюю и не совсем понятную Адомаху. А это означает, что они упускают то, что Адомаха не только древнее, но и иноязычное слово, не связанное ни с русским, ни с греческим языками. Но остановимся пока на русском языке. Дело в том, что он, как пишет известный лингвист и писатель в книге «Слово о словах» Л. Успенский, почти совершенно не терпит слов, начинающихся со звука и буквы «а».

Отсюда следует вывод, что слово «Адомаха» или что-то похожее на него надо искать в языках других народов, которые могли занести его в Приазовье. И такое слово нашлось… в древнееврейском языке. Это слово — «адамах» — означало у древних иудеев «глина», «влажная красная земля». На первый взгляд может показаться, что слово «адамах» не имеет никакой связи с нашей Адомахой, поскольку страна древних евреев отстояла далеко от Приазовья. И, тем не менее, такая связь просматривается довольно четко. Дело в том, что Северное Приазовье в VIII-X вв. входило в Хазарский каганат, в котором, начиная с IX века, иудейская религия стала государственной. А это значит, что каждый из хазар, приняв новую веру, мог знать, что бог Иегова сотворил первого человека из глины (“адамах”) и дал ему имя Адам, чтобы тот знал, из чего он был создан. Это слово мог занести на берег Кальмиуса  и кто-либо из многочисленных евреев, занимавшихся торговлей.

А чтобы понять, как это могло произойти, следует снова обратиться к топонимике, которая свидетельствует, что люди в любой точке земного шара, любой национальности или племенной принадлежности в любые времена всегда стремились дать имена встречавшимся на каждом шагу объектам природы – будь то ручей, река, озеро, лес, гора, обрыв, скала и т.д. При этом, давая им имена, они исходили из какой-то характерной особенности каждого объекта. Поэтому кто-то из жителей поселения на левом берегу устья Кальмиуса – то ли строитель замка хазар, то ли торговец еврей- дал имя Адамах обрыву с обнажением глины, на котором и размещалось поселение. Заметим, что глина была для местных жителей сырьем как для изготовления кирпича-сырца, так и для гончарных работ.

Подобных примеров наименования географических объектов, связанных с полезными ископаемыми, можно найти множество и на сегодняшних географических картах. Так, на Урале есть город Асбест и гора Магнитная, в Луганской области – город Антрацит и поселок Меловое, а в Краснодарском крае – населенный пункт и Белая Глина…

Со временем имя глинистого обрыва получило и стоявшее на нем поселение салтово-маяцкой культуры. А к нам имя поселения Адамах сквозь тысячелетие дошло потому, что стало известным славянорусским поселенцам в Северном Приазовье. Здесь следует заметить одну, но очень существенную деталь. Имя Адамах носило поселение на левом берегу реки. А Адомаху во всех литературных источниках называют древним городом. Городом в историческом значении этого слова, то есть огороженным местом, крепостью. Причем на правом берегу, там, где был основан современный город. К тому же следует напомнить, что в “Камеральном описании городу Мариуполю”, помещенном в “Межевой книге 1826 года”, его автор Я. Калоферов писал, что на территории города “… некогда была устроена крепость по имени неизвестная, коей бастионы и рвы поныне в натуре видны”.

Из сказанного выше следует, что в ходе колонизации побережья Азовского моря одна из дружин поселилась в устье Кальмиуса на правом его берегу. ведь, как пишет В. Каргалов в своей работе “Феодальная Русь и кочевники”, славянские поселения строились “на высоких речных берегах и окружались валами, глубокими рвами и крепкими деревянными стенами”. В пользу этого утверждения говорит тот факт, что князь Игорь после неудачного похода на Византию в 941 году, спасаясь на своих судах от преследования византийскими боевыми кораблями, не стал подниматься по Днепру, а ушел в Азовское море, чтобы воспользоваться так называемым секретным водным путем по Кальмиусу-Кальчику-Соленой-Самаре и потом Днепру. Об этом, в частности, писал историк XIX века Ф, Брун в работе «След древнего речного пути из Днепра в Азовское море». Поступил так Игорь потому, что знал о печенежской засаде у днепровских порогов. Знал он наверняка и о том, что в устье Кальмиуса встретит не враждебных степняков-кочевников, а своих соплеменников.

И если, с точки зрения достоверности, возвращение Игоря в Киев через Азовское море и Кальмиус может служить лишь косвенным подтверждением, то прямым являются древние генуэзские карты, которые, как пишет В. Мавродин в работе «Русское мореходство на южных морях (Черном, Азовском и Каспийском) с древнейших времен и до XVI века включительно», помешают «русские порты у Кальмиуса». А это может означать только то, что кроме гавани на левом была и гавань на правом берегу реки у города Адомахи.

В исторической литературе есть и другие свидетельства того, что прибрежная часть Северного Приазовья была обжита славянами в VIII-XII вв. Так, в подготовленных А. Гаркави «Сказаниях мусульманских писателей о славянах и русских» помещено сообщение современника хазар Ибн-аль-Факира о маршруте русов по Черному и Азовскому морям, Дону и Волге в Каспийское море. В нем этот арабский автор Азовское море не случайно называет Славянским, а Северное Приазовье – Славонией. Далее украинский историк П. Лаврив в «Історії Південно-Східної України» сообщает, что в X- XIII веках славяне жили вблизи Кальмиуса и Миуса, а М. Грушевский пишет, что в XII- XIII веках от Дона до Дуная на побережье Азовского и Черного морей были русские. Наконец, Никита Акоминат в своем “Слове” в 1190 году писал следующее: “… и те бродники, презирающие смерть, ветвь русских”. О бродниках же в Большой Советский Энциклопедии говорится, что это “остатки древнеславянского населения южнорусских степей”, “воинственное население берегов Азовского моря и Нижнего Дона (XII- XIII вв.)”.

Здесь необходимо четко обозначить, что же представляет собой термин “бродники”. Известный филолог-славист И. Срезневский в труде “материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам” свидетельствует, что слово “бродник” происходит от имени существительного “брод”, а не от глагола “бродить”. Следовательно, бродниками называли тех, кто жил у бродов и переправ и контролировал их.

И еще надо определить, что же собой представляли бродники с этнической точки зрения. По свидетельству Большой Советской Энциклопедии, это славяне. Л. Гумилев утверждает, что это православные хазары, а О. Бубенок в книге “Ясы и бродники в степях Восточной Европы” пишет, что это жившие в Северном Приазовье аланы-ясы, и при этом подчеркивает, что их самоназвание “фурдасы” в переводе на древнерусский язык означало “речные асы”, “бродники”.

Как ни странно, но в каждом из приведенных выше утверждений содержится истина. Дело в том, что целый ряд ученых усматривает в бродниках потомков и славян, и аланов, и болгар, и хазар. И поскольку славяне как в экономическом, так и общественном развитии стояли выше многоэтничного населения Северного Приазовья, то остальные в течение IX-XI веков настолько ославянились, что их в XII веке стали называть русскими, как это сделал упоминавшийся византийский писатель Никита Акоминат.

Территория, на которой жили бродники, тянулась вдоль седого Азова до самых низовьев Дона и была известна не только в княжествах Киевской Руси, но и в Западной Европе. В венгерских документах, как пишет П. Голубовский в работе “Печенеги, торки и половцы до нашествия татар”, шла речь о направлении в начале XII века католических миссионеров в страну Броднию, которая находилась “в непосредственной близости от Азовского моря”.

Сами же бродники представляли собой социальную общность, исповедовавшую христианство, и были, по мнению многих ученых, военно-промысловой и торговой вольницей. С военной точки зрения бродники представляли внушительную силу. Это подтверждают и Ипатьевская, и Воскресенская летописи. В них есть сообщение о том, что в 1147 году бродники помогали черниговскому князю Святославу Олеговичу – по его просьбе – в борьбе за великокняжеский престол с киевским князем Изяславом Мстиславовичем.

Военная сила нужна была бродникам и для защиты своих пределов от набегов кочевников, вероятность которых была реальной. Хотя, судя по длительности существования вольницы, отношения с половцами чаще всего являлись добрососедскими, а иногда даже союзническими. Ведь в тех же летописях говорится, что на помощь Святославу бродники пришли в союзе с половцами: «бродници и половци приидоше к немоу мнози».

Военная сила нужна была бродникам и для морских походов. Так, В. Мавродин в работе «Русское мореходство на южных морях» подчеркивает, между прочим, что «последними морскими походами… перед тем, как татары отрезали Русь от устьев ее рек и морских побережий, были походы именно русской вольницы». Заметим здесь, что В. Мавродин был не последним среди историков, безоговорочно утверждавших, что бродники являются военно-промысловой и торговой вольницей. И эта вольница вполне могла соперничать с генуэзскими купцами в торговле рыбой, рыбным клеем, мехами и другими продуктами своих промыслов. Ведь не зря же они помещали на своих картах «русские порты» в устье Кальмиуса.

Наличие этих «портов», а также выгодное военно-стратегическое и экономическое положение древнего города Адамахи определяли его значение если не главного, то одного из ведущих опорных пунктов вольницы. И, вероятнее всего, он являлся резиденцией предводителей бродников. В частности, имя одного из – воеводы Плоскини – донесли до нас Лаврентьевская и Новгородская летописи. Они повествуют о том, что в битве на Калке в 1223 году бродники выступили на стороне монголо-татар, а Плоскиня в этой битве нарушил крестное целование князю Мстиславу Киевскому.

В пользу того, что Плоскиня жил в Адомахе, говорит то, что от устья Кальмиуса до места злосчастной битвы было, как говорится, рукой подать. Во-вторых, сам факт выступления против своих единоверцев-славян и нарушения крестного целования станет понятным, если исходить из возникшей перед Плоскиней дилеммы: или принять ультиматум Джебе и Субедея сдаться на милость победителя, стать данниками и принять участие в сражении на их стороне, или биться без всякой надежды на победу, заранее зная, что город и вся Бродния будут преданы огню и мечу, а жители – мучительной смерти.

Такую дилемму разрешить Плоскиня сам не мог. Это могло сделать только своеобразное вече вольницы, которое занесли славяне-переселенцы, а сохранили многоэтичные потомки христиане. И оно выбрало первое. О том, что бродники стали данниками монголо-татар, свидетельствует письмо венгерского короля Белы IV папе Иннокентию, написанное в 1254 году, в котором он сообщает, что татары «заставили платить дань Русь, Куманию, Бродников, Булгарию», то есть Киевскую Русь, половцев, бродников, волжских булгар. В связи с этим нельзя исключать, что город бродников в устье Кальмиуса мог существовать после 1223 года еще многие и многие десятилетия. Ведь монголо-татары сохраняли поселения бродников, обслуживавших переправы, и к тому же плативших дань. В частности, о том, что в Северном Приазовье, ставшем частицей Дикого Поля, встречались русские селения, писали и Плано Карпини в «Истории Монголов» после завершения дипломатической миссии в Монголию в 1245-1247 года, и Виллем Рубрук в «Путешествии в Восточные страны», которое он совершил с такой же дипломатической миссией в Центральную Монголию в 1253-1255 годах. О том же писал и венецианский торговец и дипломат Иосафат Барбаро в «Путешествии в Тану», предпринятом им в 1436 году.

Однако, к сожалению, из того, что они написали, ничто не говорит о судьбе, постигшей и «страну Броднию», и город бродников Адомаху. То ли они медленно угасли в результате непрекращавшихся стычек с кочевавшими улусами татар, то ли перестали существовать в 1380 году, когда с востока по Северному Приазовью прошла орда потомка Чингисхана хана Тохтамыша, чтобы в битве на Калке скрестить мечи с ратью хана Мамая, собиравшего там после поражения на Куликовом поле силы для нового похода на Москву. А может быть, и Адомаху, и все поселения бродников смели с лица и земли в семидесятые годы XV столетия полчища османских турок, как это они сделали с татарским поселением Качибей, существовавшим на месте нынешней Одессы, а затем и с венецианской Таной и татарским Азаком в устье Дона, основав на месте Азака знаменитую крепость Азов.

Как бы там ни было, но конец жизни города Адомахи и прилежащих поселений не означали конца жизни его жителей и жителей Броднии. Спасаясь от гибели, они ушли в приморские степи. Об этом пишет в работе «Русское мореплавание на Каспийском, Азовском и Черном морях (XVII в.)» историк Ю. Тушин: «На Диком поле… продолжало жить, хотя и сильно поредевшее русское население. Это были охотники, рыболовы, скотоводы, так называемые бродники». Ушедшие в степи бродники и стали предшественниками казачества. В частности, М. Котляр, проанализировав половецкие, византийские, венгерские источники и русские летописи, в своей работе «Кто такие бродники (к проблеме возникновения казачества)» делает вывод о том, что название «казак» начинает часто звучать как раз тогда, когда исчезают известия о бродниках. О том, что ушедшие в степи бродники стали предшественниками казаков, еще в 1582 году писал в изданной в Кенигсберге «Хронике польской, литовской, жмудской и Всией Руси» историк того времени Мацей Стрыйковский. С ним солидарны многие историки, в том числе Б. Греков, А. Якубовский, А. Попов. Кстати, Н. Волынкин одну из своих работ так и назвал «Предшественники казачества — бродники». При этом Б. Греков, называя бродников прототипом позднейшего казачества, пишет, что они были славянами, жившими на берегах Азовского моря.

Как пишет М. Котляр, казачество родилось не на голом месте и не в одночасье. В пользу этого говорит становление смыслового содержания слова «казак». Впервые оно появилось в «тайной истории монголов» (1240 г.) и означало в переводе «одинокий, не связанный с домом, семье». В словаре половецкого языка (Codex Cumanis) оно переводилось как «страж», «конвоир», на крымском же наречии татарского языка уже в XIV веке слово «казак» означало человека вольного, независимого, беглеца, наездника, а также добытчика, бродягу.

Многие историки, основываясь на письменных источниках, утверждают, что казачество в Украине возникло в самом конце XV века. Однако такой видный специалист по истории казачества, как В. Голобуцкий, считает, что «хотя документальные сведения о казаках относятся лишь к концу XV века, возникновение казачества следует отнести к более раннему периоду».

первоначально бродники и их потомки объединялись в отдельные отряды и, как и их предки, занимались рыбной ловлей, охотой и скотоводством. Со временем уже в XVI веке их ряды пополнялись убегавшими от польского гнета крестьянами с Правобережной Украины. Как пишет Ю. Тушин, они «заселяли пустовавшие земли по Днепру и его притокам Орели, Самаре, Московке, конским водам, Волчьей и другим речкам. Затем вместе они «простерли» себя до р. Миус, «вселились» по рекам Кальмиусу, Кальчику и по берегу Азовского моря»… И только в первой трети XVI века Дмитрий Вишневецкий объединил многочисленные отряды казаков в Запорожскую Сечь.

И возникло казачество первоначально на юге Дикой степи. В пользу этой версии говорит, во-первых, мнение польского историка М. Стрыйковского, жившего в XVI столетии, во-вторых, татарское происхождение самого термина “казак” и, наконец, тот факт, что в казачьем лексиокне есть немало тюркских слов, таких, например, как “кош”, “клейнод”, “паланка”, “есаул”, “тулумбасы” и т.д. И войти в казачий лексикон татарские слова могли только в процессе длительного общения.

Ликвидацию Запорожской Сечи и стремление стереть даже память о ней дореволюционная да и послеоктябрьская историография объясняла тем, что Екатерина, дескать, не могла простить казакам пугачевщины, и в подтверждение этому многие историки приводили решение Совета при высочайшем царском дворе «истребить кошевых казаков, как гнездо их своевольства», принятое в мае 1775 года, то есть сразу после казни Пугачева. Однако это объяснение вряд ли прикрывает антиказачью, антиукраинскую направленность политики Екатерины II. Ведь из пяти существовавших тогда казчеств было уничтожено только запорожское, находившееся вдали от эпицентра пугачевщины, тогда как Оренбургское и Яицкое, непосредственно участвовавшие в крестьянской войне, уцелели – лишь Яицкое все в том же 1775 году было переименовано в Уральское.

Да и сама императрица не скрывала, что ее более всего раздражало стремление запорожских казаков к независимости. В своем манифесте после того, как 100-тысячная армия генерала Текелия сделала свое дело, она писала: «Сечь Запорожская вконец уже разрушена со истреблением на будущее время и названия запорожских казаков… за оскорбление нашего императорского величества через поступки и дерзновение, оказанное от сих казаков в неповиновении нашим высочайшим повелениям».

С тех пор и по сегодняшний день история украинских, запорожских земель и, в частности, Северного Приазовья освещалась и освещается пока так, как мыслила Екатерина II. Именно в этом кроется причина того, что местные историки не хотят считаться с историческими корнями города. Поэтому сейчас, когда восстанавливается истинная история Украины, когда восстанавливается украинское казачество, пора восстановить и истину в вопросе, кто и когда основал наш город. И записать в его историю, что его основателями являются запорожские казаки. А годом его основания считать – пока нет более ранних и убедительных данных – 1734 год. И сделать это надо на уровне властных структур. И тогда во всех справочниках будет написано: “Мариуполь основан в 1734 году, город – с 1780-го”.

Николай Руденко
Книга «Приазовье – колыбель казачества»


Добавить запись в закладки:
  • Добавить ВКонтакте заметку об этой странице
  • Facebook
  • Мой Мир
  • Twitter
  • LiveJournal
  • В закладки Google
  • Яндекс.Закладки
  • del.icio.us
  • Digg
  • БобрДобр
  • MisterWong.RU
  • Memori.ru
  • МоёМесто.ru
  • Сто закладок

Оставить комментарий