НАДЕЖДА

Вторник, Октябрь 11th, 2011

«…пишет Вам товарищ Сережи. Адрес я взял у него. Он говорил, что вы с ним очень дружили, ну в общем, Вы были его девушкой. Сережа погиб месяц назад возле горы Сургар. Я сам не видел, как это было. Говорят, граната попала в БТР, а он сидел не на броне – внутри. Раненого водителя успели вытащить из огня. Под обстрелом отползли за камни и только потом вспомнили про Сережу, думали, что он на броне сидел и спасся. А БТР уже горел очень сильно, не подойти. Простите меня за такие жестокие слова. Не знаю, как утешить Вас. Не возражаете, если я после госпиталя, как вернусь в Союз, приеду к Вам. У меня остались его вещи (фотографии, письма, бритва, солнечные очки). Хочется, чтобы они были у Вас. Когда буду в Союзе — не знаю, но до зимы приеду точно. Это письмо отправит мой товарищ уже из Ташкента, чтобы наверняка…».

В скупом свете засиженной мухами лампочки фото девушки казалось нарисованным расплывшейся тушью. Парень поднес его к лицу и замер, всматриваясь в слегка помятую карточку. Потом взял с табурета белую шариковую ручку с треснутым черенком и медленно вывел в конце крупно исписанного тетрадного листа в косую линию: «До свидания! 23. 08. 1984 г.». Загорелая кисть руки со сбитыми костяшками пальцев заметно дрожала. На обороте фотокарточки он несчетный раз прочел священное: «Обязательно возвращайся. Твоя Надежда».

Тихо шаркая жутко разношенными казенными тапочками, он вышел из палаты в коридор, глянул в сторону стола дежурной сестры. Девчонка опустила голову на сложенные по-школьному руки, спала. В госпитале ее называли Гюльчатай за поразительное сходство с героиней фильма. А вообще она была Светкой.

Теперь он молил, чтобы дверь палаты тяжелораненых не скрипнула. На этот раз ему повезло, и фотография благополучно оказалась на полке рассохшейся тумбочки, выкрашенной не в больнично-белый, а в какой-то грязно-синий цвет. Он задержал взгляд на лице счастливого обладателя фотокарточки, изувеченного взрывом цистерны с бензином. Собственно его лица не было видно; из-под желтых от какой-то зловонной мази бинтов торчали прозрачные трубки, в прорезях повязки подрагивали воспаленные веки сержанта. Его пару недель назад перевели из реанимации в эту палату. Обожженного, с ампутированной правой рукой и пальцами на левой. Сергей Митрофанов приходил в себя и начинал метаться на скрипучей койке, скрежетал зубами, требовал, чтобы ему принесли зеркало, плакал.

— Мы уже прошли Нагаханский поворот, до кишлака минут пять ходу…, — хрипел он сквозь слезы. – А в кишлаке духи боятся бить по каравану. Ну и накатили по моему наливнику из дэшека…

— Ты, это самое, Серый, лежи тихо, — успокаивал сержанта рябой солдат из минбатареи, раненый в том же бою. —  Мы тех бабаёв тоже хорошо накрыли из «Василька», будь здоров! Ну, и они нас, твою медь!

Митрофанов после уколов ненадолго затихал, но и в забытьи дергался, извиваясь искалеченным телом на мокрых простынях. В палате говорили, что его ЗИЛ подбили в пригороде Кандагара. Первая цистерна только выдохнула дым, видно была пустой. Митрофанов рванул машину на обочину, спасаясь от огня за остовом сожженного автобуса-бурбухайки, но в суматохе не рассчитал и врезался в него на полном ходу. Потом духи дотянулись пулеметной очередью до второй цистерны…

У Митрофанова на гражданке осталась девушка. Она училась в металлургическом институте, а он – в техникуме. Познакомились на дискотеке. Дальше – как у всех. Сходили пару раз в кино, на море купались вместе. Не целовались даже. Не успели. Свою фотокарточку она подарила ему возле военкоматского автобуса. До последнего они держали друг друга за руки. Впервые так долго. Ее ладони были теплыми и трогательно тонкими; в ложбинке между большим и указательным пальцами пульсировала упругая жилка…

Фотография Нади обошла всю палату, побывала даже за ее стенами – в отделении для выздоравливающих, где ее увидел парень из разведроты, попавший в госпиталь с сильным обморожением. Увидел и… не смог забыть. Лицо Нади стояло у него перед глазами даже во сне. Он под любым предлогом старался попасть в палату, где лежал ее парень. Разговаривал с ним, выспрашивая, какая она – Надежда. Но Митрофанову становилось все хуже, он почти не говорил, бормотал что-то несвязное. Лишь однажды сержант сказал тихо, уставившись в потолок невидящим взглядом:

— Зачем я нужен ей такой?! Калека, урод… Не буду жить. Не буду…Напишите ей, что погиб, умер, нету больше меня! Зачем все… Забудет меня. Ничего… Слышь, земляк, — сержант впился безумными глазами в парня из разведроты. – Ты напиши ей, не боись. Она простит…

Разведчика выгнали из палаты: «Давай отсюда. Вот засада, еще тебя не хватало… Он тут ко всем пристает, напиши да напиши. Адрес диктует, он его на память знает».

В каком-то угаре, липком мареве, качающемся перед глазами, повинуясь обжигающей клокочущей бездне в груди, он стал писать письмо Наде. Тайком взял ее фотографию, чтобы легче было. Буквы нехотя складывались в слова, страшные своей непостижимой черствостью и ложью. В самом деле, почему этот водила оказался достойнее его?! За что ему такое счастье… А теперь, ведь она будет страдать, будет несчастна с инвалидом. И корявые крупные буквы, выведенные фиолетовой пастой, убивали сержанта Митрофанова. Еще живого накрывали грубо обструганной сосновой доской, запаивали в длинный, тускло блестящий цинкач.

Транспорт из Баграма догрузился в Кабуле и взял курс на Оренбург. Это было удачей, обычно самолеты садились сначала в пыльном Ташкенте. Обрадованный добротой таможенников, даже не взглянувших на джинсы и блок пакистанских сигарет в его сумке, он думал только о встрече с ней. В Москве он взял билет на поезд и поехал на юг, к теплому осеннему морю.

Город встретил его туманом, дымящимися силуэтами домен и почти забытым запахом мокрого после дождя асфальта. Форму он снял еще в Москве и сейчас шел сквозь зябкий туман октября в джинсах и модной футболке-поло в красную полоску, немного сутулясь, пряча кисти рук в карманах. Вот и проспект Нахимова, косые ряды линялых пятиэтажек, колесо обозрения утонувшего в желтой листве парка да белесая тень яхты: не то памятника, не то просто символа близкого моря.

Нужный адрес. Второй этаж, дверь направо. Кнопку звонка он не мог нажать минут пять, может больше; не владел собой. Ноги не держали, как после автоматной очереди, упавшей в двух шагах от тебя дробью рассыпанного сухого гороха. Он так и не понял, позвонил в дверь или нет. Перед ним стояла молодая женщина в черной косынке со смытым, лишенным эмоций лицом. Ее сощуренные бесцветные глаза цепко обежали ладную фигуру загоревшего до черноты парня с большой сумкой «Монтана» на плече. Молчание встало между ними незримой твердью, мутноватым стеклом триплекса, непреодолимым для пуль и слов. Он, кажется, с первого взгляда понял все. Бессмысленность, пустоту бытия, вакуум чувств, безумное желание уйти, чтобы не вернуться…

— Вы… кто? Наверное, товарищ Сережи… Так?

— Да. Нет… Был товарищем. А Надя, она…

— Надюши больше нет, — почти шепотом сказала женщина и захлебнулась внезапными бурными слезами.

Он вывалился из подъезда как в бреду. За блестящей от дождя лентой проспекта, не разбирая дороги, он шел по устланным багряно-желтой листвой аллеям парка. Темнело. Где-то одиноко кричала птица.

Надя получила его письмо из Афгана. Не поверила. Ждала и надеялась. А потом соседи сказали, будто родителям Сергея пришла похоронка. Сержант Митрофанов выбросился из окна центрального кабульского госпиталя; его койка стояла возле подоконника… Наде не сказали об этом, чтоб не подумала чего плохого. Для нее Сережа погиб в бою. И благородное письмо его товарища не раз вслух читали родители влюбленных…

Надя умерла от передозировки снотворного. Не вынесла вечной разлуки с любимым, пустоту бытия и вакуум чувств. Ее похоронили ровно за неделю до этого туманного дня.

По круто идущей к морю булыжной мостовой, мимо беленых стен летнего кинотеатра, клумб наполненных жухлыми цветами, он вышел на набережную. Шелестя шинами, проехал пустой троллейбус. Редкие фонари плыли сквозь туман огромными желто-зелеными светляками.

Его дрожащие ноги запутались в каких-то скользких железках с бетонными перегородками; споткнувшись об одну из них, он услыхал быстро приближающийся хриплый рев. Яркий, ослепляющий свет полоснул по глазам, вспарывая ночь. Шагнув навстречу свету, он понял, что идет по рельсам.

Игорь Боровков

30 сентября-1 ноября 2011 года.

Мариуполь.

Добавить запись в закладки:
  • Добавить ВКонтакте заметку об этой странице
  • Facebook
  • Мой Мир
  • Twitter
  • LiveJournal
  • В закладки Google
  • Яндекс.Закладки
  • del.icio.us
  • Digg
  • БобрДобр
  • MisterWong.RU
  • Memori.ru
  • МоёМесто.ru
  • Сто закладок

One Response to “НАДЕЖДА”

  1. рассказ интересный, но сразу можно сказать интересен будет не для всех, мне очень понравился я вообще люблю такие рассказы про жизнь…!

Оставить комментарий